Тай-Пэн - Страница 42

– Нет, сэр.

– Как нас уверяют, половина всех проблем из-за этого. Нынешние правители Китая – маньчжуры. Они родом из Маньчжурии. Дикие варвары, жившие когда-то к северу от Великой Стены. Говорят, они правят Китаем уже двести лет. Нас, должно быть, принимают здесь за дураков. Китайцы утверждают, что существует громадная стена – вроде Адрианова Вала, которая тянется вдоль всей северной границы Китая и защищает страну от диких кочевых племен. По слухам, эта стена свыше трех с половиной тысяч миль длиной, сорок футов высотой и тридцать толщиной, она настолько широка, что по ней могут ехать восемь всадников в ряд. И через каждые триста ярдов там, якобы, стоят сторожевые башни. Сложена стена из кирпича и гранита, и возвели ее две тысячи лет тому назад. – Он презрительно фыркнул. – Надо же такое выдумать! Смешно!

– Я считаю, что стена существует, – проговорил Струан.

– Ну, полно, Дирк, – замахал на него рукой Лонгстафф. – Невозможно, чтобы такое укрепление могло быть построено две тысячи лет назад.

– Легенда гласит, Кулум, что на строительство стены был отправлен каждый третий человек в Китае. Строили ее десять лет. Говорят, при строительстве умер миллион человек, и все они погребены в стене. И духи умерших охраняют ее.

Кулум усмехнулся.

– Если она так огромна, маньчжуры бы никогда ее не преодолели. Не может быть, чтобы она существовала.

– Согласно легенде, маньчжуры прорвались через стену обманом. Китайский генерал, охранявший ее, продал собственный народ.

– А вот это более чем вероятно, – с отвращением произнес Лонгстафф. – Никакого понятия о чести здесь, на Востоке, ну? Этот генерал полагал, что сможет с помощью врагов захватить трон, но маньчжуры воспользовались им, а потом уничтожили. По крайней мере, так говорится в легенде.

– Вот уж действительно странная легенда, сэр, – сказал Кулум.

Взгляд Струана стал жестким.

– Тебе лучше сразу привыкнуть к тому, что ты теперь будешь слышать много странного. И подумай еще вот над чем, Кулум, – китайская цивилизация насчитывает пять тысячелетий. Постарайся осмыслить это: книги, печатные прессы, живопись, поэзия, правительство, шелк, чай, порох и тысячи других вещей. В течение тысячелетий! Мы же можем считать себя цивилизованными последние пятьсот лет. Если это вообще можно назвать цивилизованностью.

Раздался стук в дверь. В каюту торопливо вошел Горацио.

– Ваше превосходительство?

– Вы нужны мне, Горацио. Я хочу, чтобы вы незамедлительно перевели это на китайский и отослали со специальным курьером. И направьте копию мистеру Скиннеру, пусть напечатает это в своей газете.

– Слушаюсь, сэр. – Горацио взял бумагу и повернулся к Струану: – Я был очень огорчен, услышав ужасное известие.

– Благодарю вас. Это мой сын Кулум. Горацио Синклер. Молодые люди пожали руки, с первого взгляда понравившись друг другу.

Горацио прочел письмо.

– У меня уйдет много времени на то, чтобы перевести это в приемлемых придворных выражениях, сэр.

– Его превосходительство желает, чтобы письмо было отправлено именно в том виде, в каком оно написано, – веско сказал Струан. – Безо всяких изменений.

Горацио открыл рот от изумления, потом едва заметно кивнул.

– Да, я... э... сделаю это немедленно. Но Ти-сен ни за что не примет такого послания, мистер Струаи. Ни за что, ваше превосходительство. Иначе он слишком потеряет лицо.

Лонгстафф встрепенулся.

– Лицо? Я покажу этому скользкому плуту-язычнику, что такое лицо, клянусь Богом! Передайте адмиралу мое почтение и попросите его отправить это письмо в Вампоа на линейном корабле, с распоряжением проследовать оттуда прямо в Кантон, если только письмо не будет принято!

– Слушаюсь, сэр.

– Не примет его, скажите пожалуйста! – продолжал возмущаться Лонгстафф, когда Горацио вышел. – Поразительное высокомерие. Все эти язычники – варвары. Все до единого. Китайцы. Маньчжуры. Они не ведают, что такое справедливость, и их презрение к человеческой жизни поистине невероятно. Они продают своих дочерей, братьев, сестер. Уму непостижимо.

Кулум вдруг вспомнил свою мать и братьев, и то, как они умирали. Водянистые рвота и стул, вонь, невыносимые рези в животе, запавшие глаза, подергивающиеся руки и ноги. Потом конвульсии, еще более сильная вонь и вслед за этим – смерть и черная дыра разверстого рта. А после смерти внезапно наступали мышечные спазмы, и вот егоз мать, скончавшаяся час назад, вдруг начинает извиваться на кровати – мертвые глаза открыты, рот зияет...

Давние страхи опять заползли в его душу, лишая сил, и он отчаянно попытался заставить себя думать о чем-нибудь другом – о чем угодно, лишь бы отвлечься, забыть этот кошмар.

– Касательно распродажи участков, сэр. Землю сначала необходимо промерять. Кто должен этим заняться, сэр?

– Найдем кого-нибудь, не беспокойтесь.

– Может быть, Глессинг? – предложил Струан. – У него есть опыт в составлении карт.

– Прекрасная мысль. Я поговорю с адмиралом. Отлично.

– Кстати, раз уж о нем зашла речь, вы могли бы подумать о том, чтобы назвать пляж, где сегодня был поднят флаг, мысом Глессинга.

Лонгстафф был поражен.

– Положительно, я никогда не научусь понимать вас. Зачем изменять самому себе и увековечивать имя человека, который вас ненавидит?

Потому что хорошие враги – это большая ценность, подумал Струан. К тому же Глессинг будет мне полезен. Теперь он умрет за этот мыс, названный его именем, а это означает – за весь Гонконг.